Скрипки делались на мебельной фабрике. Или выдавались в школе. Даже в руках педагогов они мелодичней не становились.
Это конечно был вызов, пытаться стать скрипачом на мебельной скрипке. Но даже на « немецкую фабрику» денег у родителей не было. Зато спустя год пиццикато и еще год изнуряющего пиления на четвертушке, от которого выла собака и мама приходила домой попозже, мне по наследству от дальних родственников – Гессенов достался шикарный немецкий смычок.
Первые годы обучения проходили в основном в… туалете. Позанимавшись пять минут. я уходила пИсать. До конца урока. Потом появилась новая фишка – на пульт ставилась любимая книжка, а звуки извлекались наобум. Поначалу кайфовавший от моих джазовых импровизаций отец, обнаружив обман, был в ярости.
А потом у меня сменился педагог. И в списке предметов появился оркестр.
Размер тяпки я унаследовала от отца. И это определило мой переход на альт. Педагог по специальности, усмотрев во мне нечто, снабдила меня собственным инструментом, который звучал в ее руках божественно, а меня провоцировал на пятичасовую ежедневную вахту. Собака уже не выла, а внимательно слушала, шевеля ушами в такт Ридингу, Вивальди и Мазасу.
Репетиции оркестра по понедельникам заканчивались поздно вечером. И размахивая футляром по дороге к остановке троллейбуса, я как никогда ощущала свою самость.
Выкутывая альт из цыганского шерстяного платка, натягивая волос на смычке и сдувая благородную канифольную плесень с верхней деки, я чувствовала, что учусь управляться с волшебной палочкой. И перспектива могущества особенно четко слышалась в коллективном звучании оркестра. Левое плечо ниже правого, вечный «засос» на шее и мозолистые подушечки пальцев делали меня членом струнной коза ностры. Что еще нужно подростку и его родителям для счастья?
На экзаменах и концертах дрожь в коленях прекращалась в тот момент, когда смычок только касался струн. Биография Паганини была выучена наизусть, а то что он тоже родился почти в ноябре, воспринималось как знак свыше.
Я не обольщалась на счет сходства талантов, и испытаний на мою долю выпало сравнительно мало, но 24 –й каприс из года в год все больше становился похожим на музыку даже в моем исполнении.
После смерти педагога, окончания школы и нескольких дополнительных лет в оркестре по собственному желанию, волшебная палочка трансформировалась с бумагу и ручку и клавиши печатной машинки. Остался смычок Гессенов, упакованный в целлофан на антресолях родительского шкафа. И стопка нот.
Пять лет назад мне принесли подарок на день рождения. Настоящую немецкую скрипку, такую, на каких в школе играли только дети богатеньких.
Темного дерева, с липкой от канифоли декой под подставкой. Нежная, как пропеченный окорок, в цветастом платке. Теплеющая от прикосновения пальцев к дереву корпуса. Я иногда беру ее в руки. Баюкаю. Примериваюсь. И не издав ни звука кладу обратно. Сдуваю воображаемую канифоль со струн. Отпускаю волос смычка. Закрываю футляр. Там хранится мое детство