Неделя до торжественного перехода 31 декабря одного года в 1 января другого. Время трогательных или гневных, сентиментальных или требовательных писем пожилому дяденьке с длинной белой бородой и глазами, занавешенными белыми бровями, как у пуделя или болонки. Вселенский дедушка, для осязаемости облаченный в шубу, для устойчивости наделенный посохом и для обоеполой привлекательности снабженный девушкой. Игрушечный Ваал для подмороженной румяной детворы.
Что ж тебе написать?
Здравствуй, Дедушка Мороз, да продлят наши добрые иллюзии годы твои!
1.Пусть будет для нас радостным любой день любого года 2. Пусть то, что кажется нам плохим и вредным приведет нас к хорошему и полезному. 3. Пусть наши морщины лягут так, чтобы разгладить их могла только улыбка. 4.Пусть мы перестанем спорить о том, что такое любовь, а будем чувствовать ее каждое мгновение своей жизни 5.Пусть исчезнут все «другие» и останется только « мы» 6. Пусть в нас всегда будет столько света, чтобы мы могли оставаться зрячими в любой темноте. 7. Пусть мы не будем тратить время и силы на поиски у других того, что уже есть у нас самих. 8.Пусть каждое движение нашего ума и тела идет от сердца. 9.Пусть мы никогда не будем в конце, но всегда вначале. 10.Пусть даже ты, Дедушка, не можешь этому поспособствовать, но оставайся бородатой напоминалкой о наших самых главных мечтах и желаниях, чтобы мы не забывали их до тех пор, пока они не исполнятся.
Спасибо чутким друзьям - обратили мое внимане что не все почему-то могут попасть ко мне в dairy и обнаружить, что я окончательно переехала сюда... vetavolskaya.livejournal.com/profile
Сделала почти открытый доступ, чтоб уж наверняка. Всех люблю, целую. я.
Чем большую высоту берешь, чтобы рассмотреть что-то со стороны, тем меньше эмпатия. И вопрос не расстояния от, а именно масштаба. Ощущать можно и на расстоянии сильнейшим образом. Иной раз в машине я вижу радужку глаз человека, который сейчас рядом-внутри. А когда человек или событие - в масштабе муравейника по отношению к тебе, функция и сопутствующий ей эмоциональный фон, если вообще таковой есть, идут первым порядком. Опыт - манная каша из собственных нервов, мыслей и усилий. Кого ею можно накормить? Только того, кто попросит. Чужой опыт – суррогат. Он легко отдается и трудно усваивается. Он дает иллюзию большого результата и иллюзию права на узурпацию педагогической кафедры. Отдавать то чем не владеешь, потому что этим и так владеют все кому не лень….Подарить полевые цветы. Подарить луну. Это так легко. И вместе с тем это крайнее проявление деспотизма. Отдавая свое – даешь ключи, отдавая то, что и так принадлежит всем - тыкаешь мордой в неспособность одаряемого увидеть самому, дойти самому, воспользоваться самому, может потому что сильней всего в этот момент ты ненавидишь себя – за то что сам не воспользовался, а предпочитаешь смотреть как будет мудохаться другой. И если у него получится – ты МОЖЕТ БЫТЬ попробуешь сам.
День удивительный. Длинный, как неделя или даже месяц и тугой как вот-вот перезреющий гранат. День прерывистой "контрамоции" от рождения до старости. Новорожденную крестницу язык не поворачивается назвать малышкой. НА ее малюсенькой физиономии уже написана целая бхагават гита вместе с монадологией. Хочется расспросить ее поподробней, но она спит... Бабушка напротив совсем сдает, но репертуар не меняет. -Какая ты красивая..... и соблазнительная! Ты когда отдыхала - всех соблазняла? -Нет, просто отдыхала.. -Как это у тебя получалось? ТЫ выключала это? -Наверное. -Отдыхала... Я любуюсь. Ты такая красивая. Я бы тебя соблазнила....
Костылики. Три белых морковки-облака. Легкое неверие-недоумение, неверность рук. Нащупывание тверди в недовоспарении. Боязнь падения. Мне вдомек, как ремеслятся стихи, но невдомек как пишутся, как дышатся. И зачем? «Нас пародируют!» - с гламурно-журнальным подростковым ужасом кричат девчонки, а подтекст-то - «наших бьют». Меня спародируют, легко. Лишь перечислив, что вокруг и ахнув от избытка чувств, да поморщившись в мыслительной чесотке. Свои слова я слышу как музыку, как ритм, и с удивлением перечитываю как прозу, как просто буквы. Меня подзуживают мысли о таланте, меня сшибает с пути молчанье собеседника. Меня раздражает его болтливость. Я сама молчу, когда не хочу обидеть, и болтаю, когда мне нечего сказать. Тебе можно все. Например, пройтись по крыше соседнего дома сейчас, когда я смотрю на нее со своего балкона и не верю, что по ней можешь пройти ты. Хотя, верю. Но ты не идешь. Потому что, что все еще знаю о возможности не верить. Мне бессюжетно-действенно и я не понимаю, как можно писать пьесы с таким бесконфликтным мировоззрением. Впрочем, у меня нет возраста, нет мировоззрения, и с этим тоже пьесы не попишешь. Зато сейчас по небу проплывает потрясающая облаковая белая лошадь! читать дальшеЧерешня, семечки и писанина удивительно уплотняют время, оно щелкает как резинка у рогатки. Крыша по-прежнему пуста. Даже Карлсона на ней нет. То, во что мне верилось еще совсем недавно, теперь не менее смешно, чем придуманные мной в детстве подруга Алиса, у которой дома была мраморная раковина, крестный-владелец белой Волги и влюбленный в меня прибалт Старкис, вместе со всеми написанными в старшей школе порнороманами. Как-то раз на романтичной ночной трассе по дороге в деревню, под рокот разговоров и какую-то на тот момент актуальную музыку, нам приспичило сделать пипи-стоп. Ночь. Темнота. Свет фар. Обочина. Внизу еще темней и вся окрестность один сплошной куст, из которого так и ждешь серого волка. Итог – вусмертьизъеденные комарами зады. Как-то раз на романтичной утренней трассе по дороге из деревни прилив эротических чувств загнал все на ту же обочину, только в более глубокие кусты. Розовела заря, поля люцерны вызывали ощущение галлюцинаций, птицы заливались как никогда ни один доминго бы не смог. Итог – бесчеловечно покусанные оводами зады. В общем, не стоит портить дорожную романтику обнаженным задом. Прекрасные порывы голых жоп не прощают.
И снова – на колени! На колени перед монитором, перед листом бумаги, перед тетрадкой. НА колени, потому что все, что могло быть высижено задницей – уже вылупилось. Теперь только с колен и только в поклоне, по капле из давно закостеневшего родничка. Говорили Пандоре, не лазай по чужим ящикам, говорили Еве – не жри немытые фрукты, говорили Красной Шапочке – не разговаривай с волосатыми дурно-пахнущими животными. А толку? Библиотека извилин нуждается в существенном переустройстве, автоматизации и вообще в новых технологиях. Потому что эти периодически сваливающиеся на башку тяжеленные фолианты с чужими мудрствованиями кроме гематом уже ничего не дают. Как в мультике про Икара и мудрецов, только каменюки с непререкаемыми истинами колотятся внутри черепушки, пришибая не ноги-руки, а жизненно важные центры управления собой. Бог в помощь и засучили нервы. Сегодня были Михаил и Николай. Архангел и Чудотворец. А потом и Петр. Святитель. Сегодня был урок. Сегодня учились не искать камушки под ногами у тех, кто ходит по воде. Серый платок за 50 рублей. Смелые голуби. Нищий в ответ на милостыню весело присвистнувший «Эх, где мои 17 лет!». Подчеркнуто честный продавец черешни на рынке. Горчичные шаровары. Моя будущая крестница. Серьезно рассматривающая что-то за своими плотно закрытыми глазками. Плед. Рамочка для фотографии. Из нее на меня с камина смотрит хитрющая взрослая дщерь с веснушками. Почему так трудно оставаться собой, когда общаешься с людьми….
Всякое возвращение всегда впервые, как любая банальность когда-то в новинку. Взрослая тетя возвращается в маленькую девочку, такую, какой, то ли не была никогда, то ли не видела себя, ракурс был не тот. И не в лазурном моречке-шелковистом песочке уже дело. Хотя кто его знает, как там было у адама с евой до яблока. Может и моречко-песочек, или горушки-цветочки превратились в асфальты-свалки, а может и вечное сияние и всеохватный трепет-восторг обернулись целлюлитом и брюзжанием. Не то страшно, что рассекая изумрудную волну, теплую и ласковую, натыкаешься на… скажем… окурок или грязный пакет, а то, что ты это заметишь, отметишь и дашь себе отмашку на то, чтобы окурок зачеркнул всю шелковистость глади морской. И вот это ежеминутное грехопадение так или иначе составляет наше пост-яблочное бытие. «Не смей читать всякую религиозную фигню, с ума сойдешь!» Если я не сошла с ума после Корана, Библии, Торы, почему у меня должна поехать крыша от Вед или Упанишад, от Святой науки, да даже от Исповеди Августина? И почему не возникает предположение о том, что съехать она может как раз не от чтения, а от того, что и как ты видишь, когда отрываешься от него…. Вкупе с предложением не сметь смотреть вокруг. Голыми глазами. И сходишь с ума ежедневно. Не смея, не умея закрыться, защитить ту малявку с дрожащими косичками и острыми коленками, пухлыми щечками, острыми позвонками. Мне страшно, Боже - мне скучно, бес. Мой отпуск был вдохновенен , прекрасен и наполнен более чем предыдушие 30 лет жизни. Мне улыбались собаки, со мной разговаривали сны, меня беспрекословно слушалось огромное море, на паспортном контроле обратно меня спустя 2 недели узнала таможенница, которая проверяла паспорт по дороге туда и много еще непостижимого и великолепного. Я переполнена и бездонна. Растягиваю, растаскиваю, разрезиниваю тугое время, оно хмыкает и слушается, как снисходительная тигрица позволяет тигренку кусать себя за хвост. Наверное, все же сошла с ума. Сошла на той станции, которая была указана как пункт назначения.
Как в старом анекдоте, дети издевались на Бетховеном, не доигрывая одну ноту из первого такта Пятой симфонии, из-за чего бедняга вынужден был посреди ночи вскакивать и доигрывать, так люди вокруг тебя, даже самые близкие неизбежно «не доигрывают» хоть пол-тончика, хоть одну тридцать вторую уже известной тебе мелодии. Важно доиграть внутри себя, не хватая никого за палец и не тыкая в бешенстве оголтелом чужим пальцем в недожатую клавишу. Не нарушать. Последняя нота - всегда твое эго. А оно у каждого свое. И не доиграв его самостоятельно, нельзя избавиться от него, отправить в библиотеку клавиров и сжечь, отдавая туда, откуда пришло. Сегодня утром – облачная горка на горизонте в конце Вспольного. Плывущая под пальцами поверхность рабочего стола. Прибойный гул города. Пустые коридоры. Дома разверстое жерло чемодана. Как рот пациента стоматологического кабинета. Ворох тряпишек ожидающих тунисского солнца. Тюбики, пузырьки, баночки, придающие реальность пляжному телу. Традиционный перенос во времени –пространстве на 2 недели. Как будто не будет машины-самолета-автобуса. А я просто проснусь завтра под искаженный матюгальником голос муэдзина, шум воды и пьяный запах зеленой соленой воды.
Большую часть времени мы не равны сами себе. Мы реагируем быстрее, чем осознаем. В театре это назвали бы « идти на результат», а выглядит это как актерская работа в дешевом российском сериале (во жизнь пошла, раньше бы написала – «латиноамериканском») Еще хуже, если это реагирование происходит внутри, никак не проявляя себя вовне. Тогда дешевый сериал идет в тебе, захламляя истеричным реагированием твою голову, сердце, печень, почки, превращая твою сущность в ливер. Совсем страшно когда в этот процесс включается ум. Ничего не меняя в сути, он - картавый дизайнер с вечным зажимом в плечевом поясе - наводит лоск и стиль на существующий уклад, расцвечивая его артхаусным многодумством. И чем больше вгрохано в этот дизайн, тем жальче рушить, чем тяжелее расставаться, тем страшнее признать, что ты собственными руками за бешенную цену обделал евроремонтом уникальную древнюю кладку собственной души (так и тянет извиниться за это слово, вот жеш…), цены которой нет.
Я не знаю, что там психологи и прочие умники говорят о публичности и демонстративности. Но сколько себя помню – всегда двигалась на чернильном топливе, выбрасывая на бумагу и товары, и средства производства, и отходы. До появления ЖЖ – в тетрадочку (очень болезненно относясь к тому, что кто-то может это прочитать), после, соответственно – в мониторчик. И до сих пор не понимаю - как я воспринимаю тех, кто это читает. Разумеется, сырье - до переработки его в слова и фразы, выглядит не слишком привлекательно. Но степень обработки сырья не зависит от того, кому это предназначено – себе под замок или в общий доступ. Общий доступ - не столько из желания получить одобрение или неодобрение, увидеть чей-то маяк, или прочий какой ориентир, сколько из скромной надежды, что это кому-то может пригодиться. Ей Богу не понимая, каков мой дивиденд в этом обороте. Да, и к счастью (хотя, наверное, это и не всем очевидно), мое здешнее «Я» далеко не всегда равно Мне. Именно поэтому мое чернильное топливо позволяет мне наращивать скорость. Именно это позволяет надеяться, что кто-то еще сможет проехать на этом топливе сколько-нибудь полезных для себя пространств.
Ты - конструктор ЛЕГО китайской сборки. Ни одна деталь ни к одной не подходит. А соединив, разъединить можно только кувалдой, и на атомы. Я – наглухо запаянная емкость, шедевр отечественной упаковочной промышленности. «Откройся, сука!!!!!»… рычаг («потянуть на себя») остается в руках, а емкость по-прежнему закрыта. Мы - потенциальный антиквариат и чье-то несбывшееся, обманутые ожидания и прищуренный от очередной царапины цинизм. Мы - расстроенный рояль с западающими клавишами. Нас никто не гладит по струнам. Мы – формальность и сиюминутное. Мы то, за что прячется истина, и то из чего складывается вечность.
Часто пишу и говорю « я, мне, мое». Все меньше это кажется стыдным или недостойным, неправильным или эгоистичным. Существуют разные способы сказать «Я» так, чтобы сложно было догадаться, что это именно «я». Но от чужого понимания-непонимания «я» не исчезает. Оно прерывисто дышит под грудой пыльных костюмов и декораций, шуршит кинопленкой или покрывается стыдливыми кракелюрами. Оно прячется между строк или в несошедшемся балансе, в груде нестиранного белья или сотне неотвеченных вызовов. Станет ли оно красивей в платье с кринолином, в технике фьюзинг или в си бемоль мажоре? Оно обижается и злится, страдает и чахнет, но все равно несет все, что на него понавешано, понагружено. Потому что деться ему некуда!! Все чаще даю ему продышаться, расправиться. Голышом.